Стихи АхмадулинойПлохая веснаПока клялись беспечные снега блистать и стыть с прилежностью металла, пока пуховой шали не сняла та девочка, которая мечтала склонить к плечу оранжевый берет, пустить на волю локти и колени, чтоб не ходить, но совершать балет хожденья по оттаявшей аллее, пока апрель не затевал возни, угодной насекомым и растеньям, - взяв на себя несчастный труд весны, безумцем становился неврастеник. Среди гардин зимы, среди гордынь сугробов, ледоколов, конькобежцев он гнев весны претерпевал один, став жертвою её причуд и бешенств. Он так поспешно окна открывал, как будто смерть предпочитал неволе, как будто бинт от кожи отрывал, не устояв перед соблазном боли. Что было с ним, сорвавшим жалюзи? То ль сильный дух велел искать исхода, то ль слабость щитовидной железы выпрашивала горьких лакомств йода? Он сам не знал, чьи силы, чьи труды владеют им. Но говорят преданья, что, ринувшись на поиски беды, - как выгоды, он возжелал страданья. Он закричал: - Грешна моя судьба! Не гений я! И, стало быть, впустую, гордясь огромной выпуклостью лба, лелеял я лишь опухоль слепую! Он стал бояться перьев и чернил. Он говорил в отчаянной отваге: - О Господи! Твой худший ученик, я никогда не оскверню бумаги. Он сделался неистов и угрюм. Он всё отринул, что грозит блаженством. Желал он мукой обострить свой ум, побрезговав его несовершенством. В груди птенцы пищали: не хотим! Гнушаясь их красою бесполезной, вбивал он алкоголь и никотин в их слабый зев, словно сапог железный. И проклял он родимый дом и сад, сказав: - Как страшно просыпаться утром! Как жжётся этот раскалённый ад, который именуется уютом! Он жил в чужом дому, в чужом саду, - и тем платил хозяйке любопытной, что, голый и огромный, на виду у всех вершил свой пир кровопролитный. Ему давали пищи и питья, шептались меж собой, но не корили затем, что жутким будням их бытья он приходился праздником корриды. Он то в пустой пельменной горевал, то пил коньяк в гостиных полусвета и понимал, что это - гонорар за представленье: странности поэта. Ему за то и подают обед, который он с охотою съедает, что гостья, умница, искусствовед, имеет право молвить: - Он страдает! И он страдал. Об остриё угла разбил он лоб, казня его ничтожность, но не обрёл достоинства ума и не изведал истин непреложность. Проснувшись ночью в серых простынях, он клял дурного мозга неприличье, и высоко над ним плыл Пастернак в опрятности и простоте величья. Он снял портрет и тем отверг упрёк в проступке суеты и нетерпенья. Виновен ли немой, что он не мог использовать гортань для песнопенья? Его встречали в чайных и пивных, на площадях и на скамьях вокзала. И, наконец, он головой поник и так сказал (вернее, я сказала): - Друзья мои, мне минет тридцать лет, увы, итог тридцатилетья скуден. Мой подвиг одиночества нелеп, и суд мой над собою безрассуден. Бог точно знал, кому какая честь, мне лишь одна - не много и не мало: всегда пребуду только тем, что есть, пока не стану тем, чего не стало. Так в чем же смысл и польза этих мук, привнёсших в кожу белый шрам ожога? Ужели в том, что мимолётный звук мне явится, и я скажу: так много? Затем свечу зажгу, перо возьму, судьбе моей воздам благодаренье, припомню эту белую весну и напишу о ней стихотворенье. |
Авторы:
Разделы:
|